Помнишь ли ты

Автор: Гилти
Фендом: Weiss Kreuz
Рейтинг: PG-13
Жанр: yaoi, драма.
Пейринг: Brad Krawford/Schuldig
Дисклаймер: К сожалению, персонажи не мои и за дальнейшие их действия я ответственности не несу, ровно как и не извлекаю выгоды из этого фика. Размещение на других ресурсах – с согласия автора, ссылки на фик – приветствуются.

Я сидел на подоконнике, подперев голову левой рукой. В правой я держал горящую сигарету. Задумавшись, я не заметил, как пепел с неё начал падать на ковёр. В окно барабанили капли дождя... Мне было больно. Почему больно? Я сам не знал. Столько времени прошло...
Зябко кутаясь в кофейный свитер, я прижался горячим лбом к стеклу. Очки уже давно запотели, но я специально этого не замечал. Я находился в какой-то полудрёме, почти как Фарфарелло. Мы не знали, что с ним делать, когда он вот так бормотал что-то себе под нос, сидел на полу с остекленелым взглядом и рассеяно вертел в руках любимый нож. Всё бы ничего, но его страсть к боли... Порой он мог нанести себе тяжкие раны. Хотя Фарфарелло был очень стойким и к потере крови, и к поломанным костям и рассечённой коже, он не умел вовремя остановиться.
Я мотнул головой, будто сбрасывая тяжёлые воспоминания. Скорее всего, я не буду скучать по Фарфарелло. Раз уж сейчас я по нему не скучаю... Ведь зачем я держал его в Шварц? Он был хорошим убийцей, это было главным... Я не чувствовал к нему совершенно ничего. Я его не любил, он не был моим другом, но ведь я его и не ненавидел. Пожалуй, единственным, кто считал Фарфарелло человеком, был Наги. Думаю, Наги по-настоящему любил его. Правда, любил. Почти платонически. Он не позволял Фарфарелло калечить себя, мог слушать его бессвязную болтовню, иногда усыплял и тоже дремал с ним рядом. Неужели Фарфарелло можно было любить?
А вот Наги... Наги мне будет не хватать. Я порой чувствовал вину за него. Я вырастил из него зверя. Научил ненавидеть... Может быть, так было лучше для него? Не страшно было расстаться с жизнью? Она ведь ему ничего, кроме боли, не принесла. Ему все приносили только боль.
Я почему-то чувствовал, что Наги считает меня отцом. Он единственный всегда беспрекословно подчинялся моим приказам, на меня он вываливал всё накипевшее у него на душе, со мной советовался. Он был наиболее нормальным из нас. Влюблялся, плакал иногда, вскипал и капризничал... Он до конца сохранил в себе ребёнка. Все свои пятнадцать лет он в глубине души оставался нашим малышом...
Я очень по нему скучаю. Сам не могу себе признаться, почему. Ведь я искренне считал его своим сыном. Или если не сыном, то тем, за кого я был ответственен.
Я затянулся сигаретой и вытер тыльной стороной ладони испарину с оконного стекла. Замечательный дождь. Даже ливень. Что-то он мне напоминает...
Сейчас я выйду из дома, завернувшись в зелёный плащ. В твой плащ, помнишь? Я подойду к цветочному магазину, держа над головой сломанный зонтик. Забавно – цветочный магазин... Когда-то мы на этих словах плевались, помнишь? Сразу всплывают в памяти лица Вайсов. Юные, живые... Нет. Не хочу о них думать. Совершенно не хочу...
Я куплю твои любимые красные японские розы и направлюсь по городу, изредка натыкаясь на спешащих по домам, промокших до нитки прохожих. Ботинки намокнут и запачкаются, зато я не буду, как ещё недавно, переживать о белых брюках, потому что теперь ношу старательно ненавидимые раньше джинсы.
Кажется, я понимаю, почему мне так больно в этот дождь. Я ведь ещё помню...
А ты? Помнишь ли ты, как я раздражался на вас троих, когда вы, ещё сохранившие у себя в душе что-то чистое, светлое и радостное, играли вместе и веселились? Если бы я мог веселиться с вами!..
Помнишь ли ты, как мы изображали злодеев? Как глупо, должно быть, выглядели бы мы сейчас...
Во рту догорает третья сигарета, оставляя горьковатый привкус. А ты помнишь этот вкус моих сигарет у себя на губах?
Да, я всё так же курю. Помнишь, как Наги читал мне лекции о том, что не хочет умереть от пассивного курения? Помнишь, как мы вместе смеялись над этим?
Но это всё, что осталось от прежнего меня. После того, как я остался один, я изменился. Изменился сильнее, чем ты можешь представить. Я окончательно освободился от влияния Эстет и Розенкройц. Я больше не вёл своей игры и не был большой фигурой в этом мире. Я стал каким-то очень добрым. Была даже мысль махнуть на родину, в Штаты, купить себе какой-нибудь домик, наладить с соседями сердечные отношения, слыть милым человеком и завидным женихом.
Женихом! Да, ты бы долго смеялся. Конечно, я не женился. Тоже то немногое, что не изменилось.
Но ведь и от прошлой жизни ничего не осталось! И от тебя тоже... Только воспоминания. Хочу я того или нет, но ничто не забылось. А ты? Ты помнишь?
Помнишь промозглые, сырые улицы Восточного Берлина, когда мы вместе шли там под дождём, и ослепительное солнце, показывающееся из-за туч? Какое удивительное сочетание – дождь и солнце! Пыль, стоящая в лучах света и тяжёлый запах в воздухе, да ещё и пьянящий аромат твоих волос...
Помнишь, как ты заливисто смеялся, пока дождь поливал нас, словно из редкого душа, и я сдержанно улыбался?
Помнишь, с какой затаённой нежностью я смотрел тебе в глаза, не решаясь сказать главного?
Помнишь, как я смутился, когда ты вложил свою руку мне в ладонь?
Помнишь?
Эти воспоминания причиняют мне почти физическую боль. Почему так больно? Ведь всё давно в прошлом, ничего уже не вернуть...
Ты уже никогда, радостно хохоча, не подойдёшь сзади и не обнимешь меня, утыкаясь носом мне в спину.
Ты не забёрёшься ранним утром ко мне, беспомощному ото сна, с чашкой кофе, стараясь не разлить его, в постель, придавливая своим весом к кровати и что-то весело щебеча мне в ухо.
Ты никогда не уснёшь у меня на коленях, а я не буду гладить твою дурную голову.
Мы не будем болтать о всякой ерунде, закутавшись вечером в полосатый плед.
Берлин уже не окатит нас ливнем, пока мы будем гулять по нему.
Я миную скрипучую железную калитку и направлюсь вглубь влажных аллей. Остановлюсь перед каменной плитой, с которой ты демонически улыбаешься, опираясь на перила узкого моста, и положу уже вымокшие ярко-алые цветы на землю.
Я снова попрощаюсь с тобой и пойду обратно. И всё, что мне остаётся – это даже не надежда, а вера. Вера в то, что ты помнишь.

Добавлено (29.08.2008, 09:14)
---------------------------------------------
Канарейка

Ты сидишь на мне верхом, пристально разглядывая моё тело. Твои губы беззвучно шевелятся. Я не могу с уверенностью сказать, что ты говоришь, потому что мои очки лежат где-то далеко. Ты держишь в руке огромный кухонный нож, лезвием вверх, и изучаешь мой торс. Примеряешься и касаешься пальцами груди. Я глубоко вздыхаю, чувствуя, как нежные подушечки летают над грудью. Тебя это забавляет, и ты начинаешь массировать ключицы и шею. Я прогибаюсь с лёгким стоном, но твоя ладонь смыкается вокруг сонной артерии. Я затихаю и ложусь спокойно.
От двери до кровати тянется рваная цепочка трупов. Четырнадцать проколотых монтел и канарейка со вспоротым брюхом. Из каждой бабочки торчит длинная серебристая английская булавка, а возле птички валяются открытые маникюрные ножницы.
Ты с серьёзным видом жестокого ребёнка приставляешь лезвие к моей коже и надавливаешь. Из пореза вытекает красная бусина крови. Твой рот трогает едва заметная улыбка и ты начинаешь вырезать на мне узор.
-А...
Ты произносишь буквы, которые вырезаешь. На мне остаются алые следы кровоточащих ран.
-...i...
Ставя над "i" точку, ты проворачиваешь остриё ножа. От боли по телу пробегает электрический ток. Эта точка теперь не заживёт.
-...shi...- произносишь ты, отступив от слова "любовь", снова проворачивая нож. От возбуждения твои зрачки расширены, и голубой радужки почти не видно.
-...te-e-e...- тянешь ты, царапая меня. В твоих волосах застряло ярко-жёлтое перо. Пальцы запачканы в крови птиц и бабочек. Интересно, у бабочек вообще есть кровь? Зато ты старательно держишь рукоять ножа двумя руками, чтобы не прикасаться к тому, что текло в моих артериях.
-...ru!- радостно заканчиваешь ты вырезать последнюю букву. Что получилось?
"A-i-s-h-i-t-e-r-u"
Японский? Неродной для обоих язык? Странный выбор... А, впрочем, нет. Немецкий очень грубый, а английский слишком сухой. А американский его вариант и вовсе отвратителен.
"Жалеешь, что родился янки?"- врывается в моё сознание насмешливый голос.
Кровь начинает быстро течь и подбирается к твоим бёдрам, уже не видно слов. Ты наклоняешься и начинаешь слизывать её. Я вздрогнул и застонал, когда твой шершавый язык захозяйничал на моём теле.
Ты медленно вылизывал мою грудь, обнажая свежие порезы. Затем склонился над моим лицом.
-Ты любишь меня? Скажи, что любишь меня...
-Я люблю тебя...- успеваю я прошептать тебе в губы, прежде чем ты, словно пробуя мои губы на вкус, мягко и нежно целуешь меня. Ты всегда целуешь, словно в первый раз. Вкус собственной крови во рту заставляет меня почти задохнуться. Я кладу руку тебе на затылок и притягиваю голову, перебирая золотисто-рыжие волосы. Но ты не даёшь насладиться поцелуем, снова садишься и поднимаешь нож.
Пожалуй, ты сделал правильный выбор. Японский – очень эмоциональный язык. Говорят ещё, что русский более страстный.
Но мы ведь не знаем русского.
Ты режешь мой живот окровавленным лезвием. Я знаю, это не будет быстро – с размаху и до кости. Ты медленно и безумно красиво убьёшь меня.
Разделаешь, как канарейку.

Добавлено (21.12.2008, 09:31)
---------------------------------------------
Автор: Неkа.
Фандом: Weiss Kreuz.
Рейтинг: R.
Пейринг: BK/S.
Жанр: Яой, романс.
Саммари: Ещё одна история любви.
Отзывы: Koneko_Larisa@mail.ru
Дисклэймер: Персонажи принадлежат их создателям. Весь бред – Неkе.
Размещение на других ресурсах – с согласия автора, ссылки на фик – приветствуются.

Двое восстановятся быстрее. Так, наверное, решили те, кто закинул нас в Лондон для того, чтобы не посылать бесполезных работников в какой-нибудь пансионат.
Может быть, в этом есть какой-то смысл? По замыслу ЭсЗет мы должны были помогать друг другу, чтобы ненароком не отдать Богу душу. Чтобы ослепший провидец не натыкался на мебель, а контуженый от мощной ментальной атаки телепат не забывал есть и спать.
Я большую часть времени валялся с книгой на диване, чего мой вынужденный сожитель позволить себе не мог. Я толком и не знал, чем он занимается, пока он однажды не позвал меня обедать, а я в первый раз догадался помочь ему спуститься с лестницы.
Мы познакомились и стали по мере сил приходить друг другу на помощь. Я-то постепенно оправился и отошёл, а вот его зрение не восстанавливалось. Мы слегка поменялись ролями, если можно так выразиться. Теперь я всё больше заботился о нём.
Над Туманным Альбионом стоял нескончаемый смог. Я не выходил на улицу, наверное, с месяц, да и зачем? Казённый холодильник был набит продуктами под горло, книжный шкаф ломился от книг на немецком, а что ещё для счастья надо? Вот ему приходилось хуже – он так ничего и не видел, к тому же, было видно, что устал и вымотан. Наверное, с моей заботы о нём это и началось.
В Брэде мне нравилось всё – от манеры говорить до жеста, которым он поправлял очки. Он ещё не привык к ним, но они ему безумно шли. Он был умён, с ним было интересно разговаривать. Всё знает, всё повидал… Выглядел Брэд старше своих лет. Может быть, потому что я был совсем молод, может, из-за седины на висках. Седина в двадцать три года! Я не знал, как так может быть.
Брэд Кроуфорд не похож на американца, каким я его себе представлял. Я знал, что родился он в Штатах, но не имел ни малейшего представления о том, где он вырос. При всей его дружелюбности по отношению ко мне он никогда даже случайно не обмолвился ни о своей семье, ни о прошлой жизни, ни о языке, на котором он думает. Общались мы по-немецки.
Он относился ко мне… хорошо. Ни разу не одёрнул, даже когда я срывался. Был искренне благодарен за помощь. Любил со мной разговаривать ни о чём. И Брэду очень нравились мои волосы, о чём он однажды сказал прямым текстом. Я был страшно смущён, но в душе всё ликовало. Тогда я и перестал стричь их.
Наш маленький мир не выходил за пределы дома, где мы поселились. За окном постоянно шёл дождь, кричали грачи и скрежетали двухэтажные автобусы. Таким я и запомнил «дважды включенный город»… практически на всю жизнь.
Но отведённые лето и осень пролетели незаметно. Я был давно здоров и мог уехать домой когда угодно, но всё медлил. Мне хотелось оставаться с Кроуфордом как можно дольше. Я думал, что мы можем больше никогда не увидеться.
Я был… да, я был влюблён. Пожалуй, это самое точное слово. Я был словно щенок, увидевший красивого взрослого пса, и вьющийся вокруг него. А ты… что ж, ты был не против.
Я всегда терпеть не мог фильмов и книг, где люди будто бы судьбой друг другу предназначены. Где они, помещённые в какую-нибудь агрессивную среду, ведут себя совершенно по-идиотски, чтобы в итоге оставаться вместе. Я просто этому не верил… до тех пор, пока сам не оказался в такой же ситуации. Был человек, приятный мне, интересный, привлекательный, да и я не был ему противен. Есть ли спасение? Вряд ли, окажись я с кем-то другим, во мне проснулись бы такие же давно позабытые чувства. А впрочем, кто ж его разберёт. Наверное, действительно что-то привело меня к нему? Ведь надо было же полезть на рожон и не заблокировать свой мозг, чтобы получить гигантский телепатический пинок и в результате оказаться… Лучше остановиться, а то, исходя из такой логики, можно добраться до Бога, который вообще во всём виноват, потому что сотворил человека.
Двадцать седьмого ноября (я хорошо запомнил этот день) я признался самому себе, что потерял голову. Я зашёл в его комнату и в нескольких неуклюжих фразах попытался высказать всё, что накипело за коротенькие полгода. Он понял меня, но ничего не сказал. Его губы скользнули вниз по моей груди… Затем я открыл глаза, проснувшись.
-Что бы сказал дедушка Фрейд?- пробормотал я вслух, садясь на диване, на котором вчера вечером и уснул. Но без всяких психоаналитиков было ясно, что со мной.
Тогда же, в полдень, Брэд сообщил, что уезжает. Он видел уже сносно, самочувствие немного улучшилось. Всё внутри перевернулось. Я бы выглядел смешно, если бы признался в том, что оставался только из-за него. Поэтому я только сказал, что рад за него. А на душе скребли кошки.
Прощаясь, мы только пожали друг другу руки. Вот и всё, что я получил. К вечеру я сам собрал вещи и покинул Лондон.
Я очень скоро забыл о своём увлечении. Конечно, совсем выбросить из головы несколько месяцев я не мог, но не вспоминал их с тяжкими вздохами.
Я человек увлекающийся, все говорят, что ветреный до невозможности. Известно, что очень легко заслужить и мою любовь, и ненависть. Всё зависит от первого впечатления. В случае с Кроуфордом первого впечатления как такового не было. Вообще всё случилось наперекосяк! Совершенно непонятно, как я в первый же день не соблазнил его, раз уж он мне понравился. Хотя, может быть, так даже лучше. Слишком многие побывали в моей постели, кому там быть не следовало.
Странно вот что: я вёл себя с Брэдом совершенно несвойственным себе образом. Я понял, почему так было, очень нескоро.
Примерно через год я перестал вообще думать о Брэде. Где-то в глубине памяти ещё валялась папочка с надписью «Брэдли», но постепенно я убрал её на самую дальнюю полочку.
Прошло три года. Двадцать седьмого ноября девяносто седьмого года я, ужасно злой, явился в одну из контор ЭсЗет. Мне сказали, что в качестве эксперимента решили разбить своих агентов на группы. Я привык быть один и считал, что ничего хорошего не выйдет. Но спорить с начальством – себе дороже, я прекрасно это знал. После одного такого сомнения в правоте вышестоящих людей я жестоко поплатился. До сих пор плечо из сустава выскакивает…
Едва я зашёл в кабинет, мне велели убраться за дверь и подождать. Когда, наконец, начальство соблаговолило меня принять, я был уже вне себя от раздражения. Первым, кого я увидел, был темноволосый мужчина, правда, стоял он ко мне спиной. Как только я переступил порог, он повернулся ко мне. И тут же все нелестные слова, которые я хотел сказать, куда-то улетучились. Это был Брэд!..
Он улыбнулся. Он узнал меня! Я просто не мог поверить, что это не галлюцинация. Хотя, возможно, этого и следовало ожидать, мы же, в конце концов, работали на одних людей, рано или поздно столкнулись бы. Не здесь, так в другой раз.
-Давно не виделись.
Ты не представляешь себе, как давно.
Кроуфорд проскользил по мне взглядом, задержавшись на волосах. Его глаза словно говорили: «Помнишь, значит». Мне стало очень стыдно. Я ведь так ни разу и не обрезал волосы, они свисали уже ниже плеч.
Мы вместе вышли из здания. Надо же было кому-то объединить нас в одну команду! Я места себе не находил. Что-то затрепетало у меня в душе, и Брэд прекрасно видел это. Но, казалось, он просто рад приятной встрече.
Нас забросили в Берлин, в мой родной город. Мне стало немного легче, я чувствовал себя дома. Хотя, этот самый дом нам вскоре предоставили – здание какого-то Такатори, телохранителями которого мы должны были стать. Вместе с нами поселили двух японцев – школьника Наги, щупленького подростка со спадающей в лицо чёлкой, и молодого человека Кирию. Они с Брэдом были поразительно похожи, но я знал, кто мне нравится больше.
Наивно было бы полагать, что моя ночная жизнь на этом закончилась. Новая встреча с человеком, к которому я когда-то был неравнодушен, не могла выбить меня из колеи. Я продолжал заводить новые знакомства с сомнительными кадрами, прожигал своё здоровье сигаретами и алкоголем, иногда баловался запрещёнными препаратами. Единственное, за что мне жаль – это то, что я порой вёл себя как скотина по отношению к Брэду. Я пару раз в пьяном бреду пытался затащить его в постель. Надо отдать ему должное – он не поддавался. Я очень за это благодарен сейчас.
На некоторое время я отвлёкся от разбирательства в себе. Такатори завалил нас работой под завязку. В основном всё доставалось мне и Наги, так что мы вскоре подружились. О чём-то, мне кажется, он догадывался, но мальчишке хватало ума не лезть мне в душу.
Временами у меня проскакивали порывы необъяснимой страсти к нашему неофициальному начальнику. Однажды я случайно увидел в его почте письмо от Сильвии Лин. У меня глаза на лоб полезли – с этой девушкой у меня когда-то был роман. Я не смог сдержаться и прочитал послание. Домыслив немного всё то, что было написано, я сделал вывод, что не они не так давно расстались и даже жили вместе. В ярости я разорвал письмо. Брэд о нём так ничего и не узнал.
Затем по моей вине случилось несколько опасных просчётов. Я оставил в живых сына банкира Фудзимии, за что наша команда расплачивалась очень долго. Этот парень спустя некоторое время убил Кирию. Тогда же Брэд рассказал нам о том, что Фудзимию завербовали в команду убийц Weiss. Вот когда мне пришло в голову дать нашей организации название Schwarz. Вроде пошутил, а имечко-то приклеилось.
Сразу после этого я сделал ещё одну глупость – принял к нам одного ирландца. Сумасшедшего, видимо. Ещё один неудачник, который запоганил нам половину заданий. Айя Фудзимия благополучно прикончил Такатори, и мы вернулись на службу ЭсЗет. С Weiss мы периодически сталкивались, но последняя встреча обернулась совершенно неожиданно. Замок, где мы сошлись, обрушился. Я потерял сознание, успев отругать про себя Брэда, которому всё чаще изменял его дар.
Очнулся я только утром… на руках у Брэда. Он нёс меня от берега. Неизвестно куда. Непонятно, как. Я ведь видел, как ему вывернуло ладонь, когда эта женщина в красном выбила у него пистолет. А я опирался спиной прямо об эту больную руку.
Он почувствовал моё шевеление и опустил голову. Сквозь разбитые очки глядели на меня его янтарные глаза. Он словно сказать что-то хотел…
Я поспешил притвориться, будто не очнулся. Бездарно сыграл, конечно, он не поверил. Но промолчал. Он продолжал нести меня на руках.
А империя ЭсЗет рухнула. Мы вместе скрылись от её жалких остатков. Позорно сбежали, но да кого это волнует, в конце концов, мы спасали свои жизни.
Почти сразу Кроуфорд предложил куда-нибудь поехать. Поехать отдохнуть, подумать только! У меня в жизни не было отпуска, кроме того, вынужденного, когда я впервые встретил его. Я согласился. Я вообще присмирел после того, как пришёл в себя в ту ночь. Я был ему бесконечно должен… Должный… вечно должный…
Странное место он выбрал для каникул. Едва я узнал, куда он хочет меня везти, чуть с инфарктом не свалился.
Но я не нашёл в себе сил отказаться.
И мы были в Лондоне.
Почти такой же дом, планировка один в один, подобная лестница, даже мебель чем-то похожа. И, что самое смешное, тоже автобусная остановка за окном.
Опять шли дожди и кричали грачи, в небе плыли свинцовые тучи, опять болела голова от смога, и я бросал смущённые взгляды на Брэда. Я вспомнил, что был ещё недавно романтиком. Неужели я так изменился всего лишь за четыре года? Тогда мне было восемнадцать, ему – двадцать три. Не такая уж большая разница. Пять лет – это не преграда. Сейчас мне двадцать два, а ему – двадцать семь. Я вырос, а он повзрослел. И опять что-то недоговариваем. У него что-то вертится на уме. Он что-то замалчивает. И я опять боюсь.
Вообще не люблю дежа вю.
Как-то не очень походила эта поездка на совместный отдых. Мы почти не виделись. Может быть, в душе я радовался этому. Мне нравилась мысль, что мы живём вместе, но страшно было думать о её смысле. Я не хотел перемен.
И ещё я почти не думал о Наги и Фарфарелло. Кроуфорд не говорил мне, что с ними случилось, может быть, сам не знал, но я-то чувствовал, что они погибли.
А однажды я совсем расслабился. Стоял зачем-то посреди комнаты, когда Брэд подошёл ко мне сзади и впервые обнял. Нет таких слов ни в одном языке мира, чтобы передать, что я испытал, ощутив тепло его тела. Мне как раз было очень холодно, и даже сквозь рубашку его грудь показалась горячей. Красивые ладони сомкнулись на моём животе. Я запрокинул голову и почувствовал, как Брэд целует меня в шею.
-Не надо…- сами собой прошептали губы.
Я вырвался из позорного плена рук Кроуфорда и рванул в свою комнату. Я хотел его. Так безумно, что стеснялся признаться самому себя. Я больно укусил себя за палец и прислонился лбом к ледяному стеклу. Мне ничто не мешало пойти к нему и совратить, даже после такого бегства это удалось бы мне без труда. Но мне хотелось удостовериться в том, что это не просто похоть. Этот мужчина действовал на меня почти магически. Иначе как объяснить всё нелепое, произошедшее тогда, четыре года назад, и сейчас?
Я не заметил, как Брэд приблизился и положил руку на плечо.
-Пожалуй, лучше поехать в другое место, тебе так не кажется?